Волки с инструментом хирурга, глупые волки. До весны вдохнув в болезненной форме, отрава, отрава, свежее, чистое, подпираясь с подходом к серой, ты озираешься скучающе, однако, улыбаешься.
-не боишься вампиров, sweety?
Крученое хихиканье, в ноздрях застоялся пар, шины в карусели, фиксируя ножницами длину лент. Парашек ныне вкусовых рецепторов, мастер обмана, говоря не говоря, соблюдая неосязаемую шаткую дорожку, а кажется на фоне вещает Дрейвен, чистолюбивый мальчик gold, забываясь в тошнотворной речи, с киселем, макая в водку пальцы, указательным показывая линейку, все замолкает, бездушное сверкающие серое, серое. Ты встречаешься с ней взглядом, не отводя пристального просмотра, сгорбившись, гоблином просматривая девочку с вопросом, с ее любительским интересом. Узнаваемый облик кошки с ложкой, с вареньем, с обыкновенным примечательным взглядом, ее раскраска на кровати, пока сквозняк трещит по листам, головой на бок, черной змейкой по губам, ярко красный цвет в ежевичный, обстрелом, жвачные животные, пасутся, не обращая внимания на овечек, те через забор, волчья масть, покрывает с ног до головы. Ты хихикнешь, ногами практически до земли, хвостом-разеткой ток комаров, ток полосок, обзор, никакое насекомое не реагирует на телесный вид, даже мухи и те избегают. Влекутся к более солидному остатку с природной жизнью, окончательная форма жизни. Свисая елками, углы, ее шкура топорщится, пиковая дама, дама-король, десятки, шестерки с ее властью или ее увечьем, видят баланс, стараясь остерегаться со страхом к стенам, становясь лицами на один день. Личное пространство, когда ты медленно, криво шагаешь к ней в притык, озираясь мельком подозрительно, головой влево, вправо, тиши, тише. Чаща, карабкаясь с сильным ударом в черепной коробке, кавардак. Голуби в городе, сойки, кукушки с плачевным положением, позиция, шприц с нектаром.
Мучное запоздалое тесто, хрюканье с народными обращениями. Телевиденье сменяется, то квадрат, то гроб.
Ты хихикнешь, давая резкое движение в бок и вперед, повиливая костлявым задом и переливом земельного склада, кривые, правильные не становятся идеальными, только чопорными. Тайна, не узнанная, носом чуя, что все прозрачно, образование в лести, в ложной документе, критике, ты подхихикиваешь с той беззаботностью, не напрягаясь для истерического звучания, под нос, с громким акцентом, без выдержки, не впитывая информацию. Юла шарит по полу, потеряла очки.
Надежный. Прикрытый стойкий балкон, со шторами. Ее плохой сон. Ее песенка слипшейся словарь, слышался за фоном, слышалось сейчас в эхе, несуществующая прослушка, в жанре, вестерна. Аляпистые, долговязые деревья, зелень-сырость, столкновенье с реальностью.
Выравнивая спину, отпечатками-следами, бесследно. Волки-шавки, шакалы-гиены, песики, цепные, плохие песики, ближе, можно подержать огонь, обонять металлический звон, команду со стороны, с движением машин, сбитые, плохие песики. Одинаковый склад ума, блаженные коммунисты, устроили себе Швейцарию, балаган, балаган. Пятна, остатки с жиром, с масляной долей, рождаются гиены, волки северные, мускусные.
Говорят отвернись, почему-зачем, посмотреть разорвется мирозданье. Ностороженный вампир красивых глаз.

Ветки о хребет, небывалое состояние, серпом и молотом творя новые штучки, игрушки.
Собака, подчиненный механизм.
Наверное, собака обидное слово.
Костяные решетки, принужденная жалость, соблазняя себя к анализам, с тем живо возникшем любопытством несколько от ее слов, сколько от реакционных моментов, что зацепляют своей неприятностью решений, свершения в доверенном лице.
Запрещенная зона. Кадык трещит, дрожит с хихиканьем, рассыпаясь по всему горлу, когда ты остановишься в неброском расстояние от темной гнездообразной гущи веток.
-ох, я темноты боюсь.
Блеск не сотрясаемого оконного проема, в пауках, с низший губок, в спазме, опухшая, полу прибитая надобность.
Шаг за шагом, собачьем, потупленным чутьем, чуя в погибели, новый водоворот, шаг за шагом, хвостом в зыбучий куст напротив, лысые деревья, призрачный образ, рыжих волос, снова ли. Ты с приглушенным азартным ужасом, взираешь на перелом. Перешагивая в полу тьме, нервно подхихикивая себе под нос, зайцы, кролики, с выдержкой не говоря себя «чуешь». Подправив искаженье, облек, блекнет.
Дурной сон.
Ты оглянешься назад, держа свой пристальный взгляд обрывистым, пустым, просто направленным.
Достаточно.
Ты перешагиваешь назад, вниз, вниз, Аид готовит похлебку. С дьявольским умением прельщая, раз за разом, возвращаясь к миске, политика, мировоззрение на уровне миски, упоминая  Булгакова, незримо встрепенется, успокоиться, затишье и с вороном на плечевом суставе, время правит балом. Маскарад сменяется почками, ростками прелесть, которых ты не можешь понять в течение лет.
Сдирая дрему с мозговых функций, ты бедственно ставишь скобки, там, прямо, скобка, скобка, океан скобок.
Заклятье тысячи окольных путей, чем ближе, тем экономнее.
Ты никогда не страдал недостатком времени, сейчас, ты искал множество путей, сохранить его, в том зверином подобие, в необращенном к смыслу страху. Ужасу в последнем глотке, закипел в твоем винновом терновнике, с птицами в разных разговорах. Ты окунал себя в ее умеренную речь, снова, припомнив неясную усмешку ее губ, серое соседство, породнило тебя с виной, в ней истинный яд, бедствие, говоришь, бедствие. Потеря времени, ища его в надменно-безразличном месте действия, казалось, не хватит, с алчностью, с занимательным вниманием, ты осматривался в его поиске.
Злополучное детство, ее родители, ее бант, ее божественный принц, раз-два, смытые мылом волосы. Чиканье, чик-чик. Ты озираешься, попятившись назад, когда ты видишь темноту в ее обычном настроение, гиеной ощерившись с тихим смехом. Второстепенно постигая статичный уклон, твоя голова с хитрой усталостью клонится вниз, влево, щекой с щукой, в ветре, разрезаясь в куски, один кусок убежал во время, второй с темнотой глаза в глаза. Яркими, победоносными, в холодные, пристально мертвые, не понимая, встречая со стороны себя, или кошмарный, кошмарный прикол.
Боязни в занимательности, внушая себе очевидный, приставучий, назойливый слог, которым ты следуешь, что имеешь еще страх.
Притворно-сладко.
Ты отворачиваешься от светлой половины возобновлений, от серой, от ее светло-желтых глаз, от ее запаса комментариев. Она подобно была осведомлена о другом, любом твоем вопросительном издевательстве, рассчитывая толи на искрений интерес, толи на дружескую шуточность, оттого и появлялась мысль, о незнание ее в полной мере.
Видя, только ее роль, с ее пешкой под рукавом, с картами под стелькой дорогих черно-белых туфель.
Ты моргнешь, снять виденье на голый грамм.
Она летает где-то в лесу, как несказанный рассказ, ее имя, по происхождению банально, серое было бы сером в любом случае, она имела облачение, королева, пешка, Леди Чума со всеми последствиями, о которых тебе было в малую степень известно. В подробностях дела были плохо-хорошо, в мелкой логичной цепочке, завершение или методика отличалась в поступках. Она имела мягкое понятие, с ее терпением, с ее пользой в делах публичной важности. Ты давился дождем, в прискорбной наивности виденья ее обгорелого в пурпуре лица. Лиса-собака, назойливо, в голове, через голову.
Ты хихикнешь мерзко, с пакостью под покровом, с одеялом, с тяжестью.
Ты смотришь в темноту, ты смотришь на нее. Животом к земле, тряска, постижимый суженными глазами ужас, ты хихикаешь, проваливаясь.

Известно. Тихо. Мягко-остро, с оглушительным смехом.
-заткнись.
Презрительный смешок-фырканье, угодно, угодно, темная сторонка ее створки приоткрыла вопрос. Банальный, мелкий, доводившей до белого поколения с кисточками с гуашью.
Хвост о задержку, ты кривишь лицо, бровями в возмущение, наглая девка.
Воображая в выпуске.
Пуск.
Прием.
Прием.
Ухом к стене. Прямо, прямо, не стоит говорить, что долго, хватит звонить, к твоему сознанию,
Оставаясь стороной. Ложный экзамен. Мимолетно произнося своей матери, о ее ошибочности, о чем говорила бы, надумала, э.э.э.э
Сожалений склад, нет никакой деференты. Лучше бы подальше в безликом углу с пышным бокалом на мир взирая чисто с путеводителем, ты не мог определить своего внезапного ‘раздражения’, наивности хватает с пороками, с точкой зрения, вдруг спрашивает, в неожиданности, в овальном кругу ее соображения. Наконец с непроизводным хихиканьем, полу глухо, полу дибильно.
Разносторонний звуковой психоз. Ты фактически устаешь смеяться, тебя мало заботит какой-то этап разложений. Ты клонишься в дрему с самого полудня, шагая, шагая, говоря, еле-еле заставляя себя произнести свое имя, еле-еле затягивая дыхания, чтобы не запомниться в первой дороге, чтобы не завалиться, отвратительная схожесть. Юркости, прекращаясь, ненужный билетик с цифрами. Кому-кому.
Ахах. Отмахнувшись. В безделье, в не желание. Гортанью о камни, размалывая свой подход.
Приказами, проказами. Ты остаешься в свой прижатой к земле позой, с крайней ленивой ненавистью поглядывая в ее глаза, с сощурено, смеящимся оттенком каждой ноты, каждой клетки твоего тела.
Преклонный возраст.
Чистое корыстное, самообладание. Ты встаешь на лапы. Делая обход к ней ближе, в медленно, свирепой походке, сморщенное в гримасе радостной-ненависти лицо, с теми глубокими выпадами с тем чисто садистским интересом, как долго будет умирать. Ты просто садишься напротив, опять примыкая грудной клеткой к земле. Мягкое лицо, с тихим, хриплым голосом, с мелкой усмешкой.
-просто заткнись.
Или скорее «не хочу тебя слушать».
Небо. Небо. Долго.
Оттягивая моменты свершений, теряясь для слов. Ты в наблюдательности или в апатичной стойке.
Скоро. Скоро.
Тебе захотелось молчаний, блекнет рот со всем его содержимым. Ты решаешь не отвечать больше не на что, обычно проделывая такой трюк, для раздражения, в данном случае от случайного, возникшего бессилия, Альма, Серая, те кто высасывают всякую прикрытую краску, ты иссушаешься, постепенно в их не проникновенности, они убивают тебя с тем же успехом, как ты пытаешься их уничтожить. Довести до края, в болезненной гамме ненависти, ее подобия, в неспособности даже к этой элегантной злобе как красивая ложь, как подлость, как план.
Твои вены набухли на руке.
Тебя смяло как при аварийной посадке. Весна-убийца, и они такие же, та самая весна, что душит зиму.
Боже. Боже. Сдохни моя любовь. Залей себя. Запей себя.
Ты кружишь головой в трагичном стечение, никакой особой силы, никакого удара, никакого смеха, слабо зима тает, падает и тогда смеется весна, не осознавая ровным счетом ничего, ты фактически всегда падаешь на эти самые колени, но ты улыбаешься колючим путем. Еще чуть-чуть, еще чуть-чуть потянуть время.
Погибель роет могилу, слышно уже как тебе следует подчиняться голосам за правду. В голове без здравия, без логичности, не даже зовет, чтобы уйти. Спасение никчемным, подойдя со спины в тебя вонзили нож. Однако, зиме не больно.
Молодой вид чахнет, лед водой капает на пол, ты рассыпаешься в этих внешних длинных переплетениях. Слабость, еще один подход улыбок, отличная методика, ты повторно к безнадежности.
Стиль убийства – душный, гадкий, хочется захлебнуться в своей тошноте, быстрее, время больше не тянется.
Ты прикрываешь глаза, полу видя горизонт ее очертания лап, когтей, перламутром в стекловидных глазах, ты притягиваешь их на ее лицо, мельком, улыбаясь в черном отчаянье в сущности не испытывая его. Просто изображая на последок. Когда мир отойдет к черному, ох, красивый цвет. Красивый, красивый черный цвет.
Тебя затопляет отвратительное тепло на холод, отморожение, даже с легким шевелением ты не можешь его сбросить.
Ты мучаешься в агонии.
Пока тепло не уходит и холод мотыльком не пробьется по всему телу болючим сокращением.
-действительно, действительно красивые глаза.
Ты зарываешь дрожащие лапы к груди, с мутными, разжиженными глазами смотря на ее лицо, лежа щекой на земле. Улыбаясь сухими, красными губами. Вином в чистый воздух. Когда польза пропадает. Ты остаешься при ненависти.

Ты еще не решил, разыгрывала, дразнила или успокаивала она тебя. Обыгрывая в уме ее молчание, в случае, которого ты был честно благодарен. Она уходила, ты не двинешь глаз с мертвой точки, по истечению 40 минут, ты не моргнешь, прибывая в дреме с открытыми мутными глазами. Смахнув небрежный пассаж в своей скоропостижной гибели, однако, зима может жалить, тут рискует каждый, с тем захватывающим интересом или обыденным безразличием. Кто как себя ведет, кто как себя ощущает, ты вздохнешь с приближенным к реальности шумом. Врезаясь в наборные, карточные мозги, в бардачок подальше. Узлы, скрипка подпорчена, возникшая внезапностью улыбка птицы-мясника, ты встаешь с места бесшумно, приближаясь с тем пережитым в годах ужасным выражением радости, ненависти, обожания о котором не скажет не слова змея, играя с птицей, ее хрупкая жизнь. Ты наклоняешься головой к ее уху, дыхание игральными крестами по обороне изгиба, ее теплое дыхание, убивает в тебе паразитов, унижает по кучки растаявшего снега, однако, лед долгожитель, он меняется, он молодеет, стареет, демонами сменяя маски, лица, поведение. Ты согласишься, с резко возникшей нервозностью, в пережитом, в маразме, с одними и теми же словами взаперти. Крон, кирпичный булыжник с ящеркой зажатой с силой молока, протекает в жизнь, тенью облаков, тенью мутаций, возникая монстром. Обороной стрелкой конца ботинок он шествует, с тем брезгливым соком в своих мышцах, передвигаясь мимо вас, ты озадачено смотришь в след, монстру, приковываясь к выводу, невольно, тебе становится скучно думать, ты превращаешься в чистой воды смуту на время. Но тот срок, который отпущен с легкостью, чайка каркнет, встрепенувшись, посмотрев вниз, на спящее подобие. Искривив рот в виде чего угодно, только не заботы.
Та страсть с обожанием, с ненавистью, с той гранью, где нет различий между вожделением в обмане, между сонным царством. Ты садишься без выдранных клочьев своих секунд, рассчитывая на отвратительное круглое солнце, чтобы подсобить, чтобы не растаять у нее на глазах.
Мелкое затруднение. Ты свисаешь над землей, ложась напротив нее, очень близко лицом к лицу, поджимая кисть под затылок, другой свободно прижимаясь к земле, так долго, некоторый нектар, смотря с чем-то неопределенным в ее спящее лицо, не невинное, не своеобразное, никакое, как статуя. Она могла бы двинутся в ложе принцесс, затмив их слащавый сон, своим загадочным, ей снилась бы осень, ей снилась бы доска с королевой с красными розами. Действия в драматическом яде. Паршивое окончание, тебе усталось говорить одно и тоже, теряясь для слов ты молчишь.
Сектор газовых атак. В эпицентре, где всегда безопасно, где нет ничего кроме спокойствия.
Ураган серой шерсти прядью, седые, мертвые, транспортированные, привлекающие одним мысленым касанием. Ты впадаешь в сон, глазами в темноту, закрывая.
Впадаешь в беспокойный, в мерцающей, сон без снов.

Отредактировано Шутор (2010-04-18 00:08:48)