Барабанная дробь, зубастая виселица, краем глаз сужаясь на своеобразную плаху со специфическим запахом красителей. Разрывая рот в легкой, подчерченной улыбке, вынуждая вены скрючиться, от нововведений, мелкое шаловливое место. Высеченные звездочки плавно льются из рук, тянутся кровавыми лентами сзади, обвязанные на запястья, обрезками симметричной орфографии. Наступление красной партии, белые против черных, гвардия стекловидных фигурок, ступают, сойдут с линейкой ладоней, разбиваясь о пол с хрустом, легкое сопротивление массы против плиток. Ярко сияющие завихрения в продолговатой длительности ветра, скольжение на самый обыкновенный приступ смеха, только дрожь губ с хихиканьем, кружась на шагах, белоснежный цвет отвратительной манеры. Стебельчатое соприкосновение, позвоночник ровно приложен к движениям, повторения на зазубренный урок, бывало давным-давно, больная сказка. Поручики, связные, предельные калории на ужин, завтрак проходил на холодных беседах, окруженных столпотворением притворных возражений. По большей части, ты вел подобные беседы по своем жизни, иногда сопротивляясь для сухого юмора, иногда действую фанатиком, прощаясь, каждый раз по своим выводам из конечного итога. Никакой особой пользы, никакой особой благой деятельности, в совокупном сокрушенном издевательстве, фактически улыбаясь, постоянно, убийственная безжалостность, ядом в чашки, собеседники, застывшее слово на прощальный отъезд. Машинное счисление, нормализация, резко-веселые движения, конечности в воздухе, приятные моменты одинокой ностальгии, пристреленные птички, разнообразный бытовой склад. Ты остановишься, наклонившись вперед, создав равновесие, назад. Потанцуют, разведут, обыкновенный стойкий косметический бред, кладется на кожу аккуратно, повреждая внутреннее кипение, жирными подтекшими ярко малиновыми речками, расслоя цвет глаз, радужку в точности, выполнение пыточной массивности, с искренней забавой. Взглядом, облазив возможный подход, делая шаги с мягкостью, лже-осторожность, ложный подход и покупной на распродаже маневр шуток. Психологические застекления, правыми мудрецами рассказывают об одной паршивой вещи, стремление не слушать, сделать нечто среднее, городской суетой на рукаве. Приходить в норму, глотая таблетки, получать в рожу за обращенный к запретным, личным темам взгляды нацистских сук, по крайней мере, по твоей принадлежности это выглядит мокрым виденьем. Окучивая стружкой томный вздох, вытянутая вниз выразительность, губы сверкнут полосками на заднем стекле, принимая снисходительность, улыбаясь по прежнему мелко. Слишком огромными стрелками исказились по кулакам подстриженные синяки, цокнет язык, мину связей на шершавой поверхности, шаг вперед. Покачивая бедрами, сцепившись пальцами сзади спины, округленные глаза с ветряным любопытством, широко головокружительно, обширные владения, обрабатывая информацию лениво. Овраги стерегут битых, роковых ошибок, пробелы, лебединые закрученные ситуации, смотря себе под ноги, изредка касаясь тех самых, личных, запретных тем. Математически скулящие слова вырвутся за соседними мнениями, в плотную подход к каждой завораживающей простоте, хищно скача с капканом сцепившись в умение изображать невиновность. Голодом стужа бережет псов, свернувшись клубками, лязгают зубами, кишками, сердцами балуясь, ради искусного интеллекта корпораций. Чуждые мотивы, непонятные разговоры, слушая, проникаясь окольными заворотами их голосов, взывая к твоему уму, через пленку, по несуразным украшениям, гнилые зрачки пронизывают твое тело, обращенные к тебе пропащие, когда-то, ничего с недавних пор. Но кто сдался, но кто сказал, что умирать страшно, что есть муки, что будет больно, но не прошел под резервный запас, ты моргнешь в пустоту придорожного отблеска. Подняв руку над глазами, жмурясь от красно-оранжевого солнца, невообразимая картина красок, бывший дальтонизм. Ты отрублен от раздраженных нервов, переворачивая все сверху вниз, повеселее, ты управляешь подбородком подняться чуть выше, с отблеском утраченного интереса. Директор солнечного отдела, вяло приходит с работы в пустую квартиру, тогда когда тучи бьют солнце за свои спины. Головой несколько на бок, падает рука, пальцами со свистом в некотором неуклюжем ощущение, свободности в липких тисках, нуждаясь в кровавых жертвах, с ограбленным пороком сублимации чувстве. Никакой другой структуры в опасении, терпимо подходящее место, острыми иглами впиваясь в душный воздух, не скрывать, что исключительно холодное тело не реагирует на него, забавные вещи. Не подождут, с кем-то кроме, нуждаясь в зависимой, обсуждение их личных дел на убогом участке. Тем не менее, ты имеешь полную энергии вульгарность, перемещаясь с хаотичными отрывками, остро-резко, через шорохи, шепот за спиной, за ушами, слыша, слыша, одной песенной симфонией, назойливый мотив. Мотивация уходить каждый раз, безопаснее, утраченный привычный строй. В бесподобном равновесии, учась контролировать свое тело заново, более пластично. По локти в болоте со слизью, темно-синими оттенками приставая к ребрам, худощавые сны, больные просыпания, в легковерности, кончится. Несколько неправильная персона. Прикрывая глаза. Брызги цветовой реформы, распространяются по телу голубыми тенями. Открывая. Дымом красная полоска простирается по цвету глаз, оригинально складируя свой подход, это есть жало. Ты крутишься, больше, быстрее, в замирание остатков ментола в своем горле. Падая, министерство по борьбе, на стороже крысиные носы, водятся под полом, скребутся лапками, не двигаясь. Лежа на спине, подтянутые просмотры небесной долины, отравленной похотью, резерв смеха, изодрано не обращая на него внимание, очередной потолок, утыкаясь глазами не моргая, отражая их пыльный вклад в мир, отражения. Приподнимаясь, сконцентрировав пальцы в земле, коленями по обе стороны, погружаясь в серую полярность, противоположные комиксы. Смотря вперед, сужая глаза безвольно, картонное лицо, прыганье под стук. Вздох изменений. Закрыв доступ к кислороду. Произвольно поменявшиеся лицо, болеющая широкая улыбка, 19 минут.

Стук о поручни, слышалось как билось новоиспеченное сердце, стоящее за твоей спиной, картиной из мазаных красок. Опрятный натюрморт жизнедеятельности, напрашивающийся на сравнительный анализ. Твой язык проберется по сухим красным губам, забираясь обратно за зубы. Цинк на кончиках пальцев, разъедает твои мысли, делая от приятного, к больному удовольствию. Кто сказал, что вещи меняются. Приходят они со смертью или до нее, ты остаешься глухим слушателем, гортань в пресной наводке. Дымчатый запах собаки блекнет в легких, выдавливая углекислый газ взамен. Некрещеные извещения. Боковая властная пластика, гибкая, принимающая любую форму правда. Ее каменная позиция. Занятная особа. Нарисуй единственный мир, дай единственную песню, проложи исходный ломкий путеводитель, возможно, окупиться. Сверкнув глазами мимолетно, добродушно, однако по щучьи, ‘нежный возраст’ перемещаясь слегка вправо, наклонившись сплеча, Щупая ее этим взглядом, мигом, брови вверх, лицо в глубокомысленом веселье, легкий смешок. Некоторый сон в корице, ты поворачиваешь голову набок, определенным образом, разглядывая серое, щуплое личное пространство, после монотонных секунд, ты рассмеешься, вставая, ровняясь с однородными графами преследования. Ты поворачиваешься к ней полностью, заманчиво горящие взгляды битых бутылок сбоку, ты делаешь шаги вперед, медленно, обыкновенные движения способствуют развитию сумрака. Суматошные пристрастия, с любопытством, замирая в дюйме от нее, нацеленные пальцы снова сзади спины, сплели круг, спасательный темный луг, в зондированном накале облаков, смешенных с мелкими порошковыми камнями. Ты покачнешься вперед и назад, выгибая спину вперед, твои глаза не оставляют ее лица, ехидно граничное, с естественностью, миловидная особа, с перчеными мыслями, перчатки ее шерсти ложатся на пейзаж, противодействие. Твое лицо мельком исказилось в удивление, когда ты расслышал ее слова, качка, одно моргание, шаловливо-багровый смех раздается из глотки, разбитым эхом по округу. Различие. Закрепленные солдатские залоги, звучат, ты готов с ностальгической речью, сказать, слышалось ‘hail’. Тактически невозможные вещевые прототипы, следуя, наблюдая с емкостью, со стороной обворожительного псевдо обаяния. Ты просматриваешь ее, оригинальное сложенное телесное повреждение, факты показываются, льются из пасти порывом ледяного воздуха. Загранично холодное тело улавливает некую осязательную тяжесть, напрашивая на слова, назойливые вопросы, рассматривая варианты, любые, гарантирующие. Изобразят водопады, ее низкий голос посылается через чур прямолинейным, односторонний серый цвет, мельче, светлее, темнее, грозовой горизонт. Горькая улыбка на детском лице.
-Вы слишком верите в одиночество, sweetheart.
Бархатно-ядреный тон, приятный звонкий голос, любое, как уже было сказано, варианты. И остаток прогнивших вековых традиций, и тогда становится образцовым законом, стрельба по белым утрам, и возможно, при возможности вещи становятся хуже. Ты щелкнешь взглядом в ее глаза, быстротечный расход энергии. Миловидный склад лица, покажется более вероятной вещью, чем смерть. Пропуски, куски, фантики. Когда внутренне никакой материальной ценности. Нарисуют глаза, нос, готовый человечный эксперимент. По какой-то причине, тебе вспомнился Грелль, далекий red-mad, фанатично целующий красный цвет. Вспомнился он те два раза, с его зеркально зелеными глазами, вспомнилась Альма, с ее глупыми рассуждениями, вспомнился Эрик, безнадежно убитый коммунистическими идеями мальчик, вспомнился больной властью и чистотой фюрер. В ее цвете шерсти, в обобщенном сером танце. Одноязычные слова, повторения, закаленный нравственный устой, с гаммами, контрастом, какой-то склонностью. Ты преобразуешься в ее глаза с маниакальной настойчивостью, пытаясь понять их истинный цвет или разглядеть, поверхностные отображения. Бабочкины проделки. Отдернув левую руку из-за спины, длинные пальцы, костляво виснув медленно в уравнениях, выполнения, пять острых когтей собранных в едино, длинные, касаются ее грудной клетки, со стороны сердца, слегка. Ты улыбаешься широко. Словно должно быть продолжение.
-И никто вас не порицает, действительно, всеобъемлющая вещь – одиночество. Никаких предателей, никаких проблем, ничего. Легковерная правда. Но…
Ты отделяешь прикосновенье от ее кожи, закрепляя руку снова в замке из пальцев.
-Это утверждение по своему ошибочно, в нем не достает жизненности.
Мелкий лепет хихиканья. Твое лицо смягчается обратно к маленькой, застенчиво-едкой улыбке, в конце концов, смешная штука, слышать такое от ребенка. Ты делаешь шаг назад. Обратный отчет. В прямом сравнение с легковерными настолько легковерно. Просто не говорят достаточно громко, чтобы становилось отвратительно-просто. Предоставляя различные сорта внимания на ноль, мелкая, крупная комнатная атмосфера сдавливает каждую харизму, по забавам, по шутке кинутой небрежными почерками на обратный адресат. Исходный материал, достопримечательность среднего, стабильного мира, сворачивая окровавленный венец с цинизмом. Ты продолжительно стоишь, покачиваясь на пятках.
-С другой стороны, вам не грозят мои утверждения, да и мы ведь можем играть вместе?
Ты хохотнешь. Негромко. Покачиваясь. Широкая улыбка, шатко трется о губы.

Отредактировано Шутор (2010-04-03 02:32:39)

Задумчиво, слепо преследую цели, скопление занудливых ответов, стирается, вирус в твоей программе, маленькая помеха. Твои выражения дернуться, пока не понимаешь какого черта происходит. Твои явно хмурые выставления морщин и складок, серьезно сощурены глаза, говоря сладкую, отравленную правду. Случается, едкое и ехидное, замечание, губы нервно дрогнут в маленькой смеси абстрактности, ручное безумие, сияя плохим оттенком взгляда, головой вниз и набок. Лоскутки падают на пол, отрезанные волосы, ножницы скрепят под углами, стулья в ряд, похоронный марш. Мусорная комбинация. Раздражение неясно взявшиеся, испортив невинные особенности в мрачном хохоте костей с плитами имен, сверкая с отрицательным презреньем. Продолжительность возрастая, корни едят в кукурузе, ягоды с летом в ногу, на кухне, со столом в равновесии, уходит головная боль, виски сверлят на стенки, застреливая очередной полной пылающей неясности смысл. Кипение, никакой равносильной стороны, ты по прежнему не ощущаешь, пугающая симметрия, зажимая твои органы в банку, смирение происходящее само по себе, однако можно ли угомонить истерические разрушенные клетки, чтобы там не было, не вопросом, ответом, твое головокружение. Небо крутиться над головой, вороны черпают энергию, прыгая с места на место, каркая, дразнящий звук на кране, на гране винтеля. Хотелось сказать ‘это не вся причина’, вылезает тишиной, шнуровкой наружу, садясь на землю. Скрестив колени, обоняя пальцами почву своего холодного тела, одухотворение ветра, заражая глаз на глаз, встречи. Серое сравнение, казалось ты встречал ее, когда-то, настолько она напоминала, что-то приятно, прошедшее, никогда не говоря на точность до свиданья. Ты занудливо пронизываешь подбородок упрямо вниз, без упреков, такая мисс преследование, ласково слетая с темнотой, sweetheart. Застенчивая история о совпадение. Не чувствуя такой же потребности, не в еде, не в воздушности беседы, не в чем, просто принимая во внимание ее присутствие без последующих везений и совпадений. Деревянные скамейки, огонь разносящий ожоги, пузырится на свойственный всеми прочему обмороку, зрачки сливаются с тенями. Обманчиво нежный, флирт, лисицы с курицей, когда зубы сомкнутся на тонкой шеи, никакие смехотворные поводы, не какой другой любительской бессмыслицы, чай готовый, на стол, растекаясь по верхнему слою кровавой краской. Написавший почерк, подчеркнутые слова, до завтра, шахматы, белая королева сложила крюк. Черный конь бредет за пешками, главное звание, первая смерть. Ты дернешь пальцами в воздухе, рефлекс, нервный импульс, размытое очертание резкого движения. Фокусирую солнечные лучи с беззаботностью, с легковерностью, одиннадцать часов, куранты, часики, будильник не разбудит на прощальный ужин. В девять то часов. Размывая природными явлениями по спине, расхождение, колышет шкуру, приспособление, чуждые чудовища прячутся в руках. Импортный стихийный ужас. Кончаются всякие лишние слова, она имела свою малярную структуру, физиологическую структуру, глазами похожая на чью ту черствую полоумную мать. Познавая кручено окружение, камней впивающихся в ладони, скрип кукольных костей. Снова задевание мотыльками ее голоса, ноты поздней весенней ликвидации, она скорее была бы осенью, полу холодная, полу теплая, наполовину грустно повседневная, цветно-ординарная, глазами лужи, никакой особой формы сочувствия. Ее мать была бы снежной королевой, если бы прослеживался рыжей оттенок ее шкуры, листвой на асфальты. О многом можно думать, стоя на асфальте. Загубленные домики, в дали, в туманности, ты отводишь взгляд, обрывая его обыкновенно, не подразумевая. Казалось было серое, микро проведение, множество похожего тонущего разряда, особая порода, скрытая тенями. Мечтанья, сны, любые проявления как они и следуют, без предпочтенья им реальности, такого не бывает, каждый думает по своему усмотрению, но мечты, не реальны. Они существенны, чтобы отдавать дань, от реальности, удаляясь, просвещенная Алиса. Выживание, бурчание в ее животе, акулья надобность в движение, не понятное желание ее жизни, более мрачное хихиканье внутренне, твое желание, чтобы она жила. Грамотное соотношение, фырканье от чиханья, реакция, взаимодействие атомов, ионы написаны в тетради на полях. Смотря сквозь очки, сквозь перчатки надетые на веки, управляемое небо, теплое до горячего, неизмененный мотив на песнях, булавками под кожу, пыточный аппарат. Запах бензина, нацисты в твоей голове, в памяти, еще один из разряда, сломанная вещь, не будет восстановлена, теперь его очередь, не твоя. Довело до исхода, подыхая с кровавыми каплями по всему рту, с пулями в теле, нет раскаянья, поздно задумались, не бывает. Крысы жуют камни, зачем миру раскаянье, потребление, еда, водка на столе. Обычная картина. Сходство с маразмом, слишком обычно, или все говорят нечто, ты ощущаешь, что единственный нормальный, она нормальная, ее правда тебе нравиться. Не разделяешь, но не сопротивляешься, нетральная поэзия, стихи серебряного века. Рождение приступа остроты в твоем голове, данное при неосторожном движение, запомнив ее факт на твое прикосновенье, не укусила, осталось, поморщилась, мелкое развлеченье твоего лица. Пролог улыбки, заостренная, забирая краску, яркость, подчеркивая пики красным цветом губ. Цвет смерти, крови, боли, страсти, любви, чего-то, что придумали не так давно, обмана. Заселяя в доме сомненья, дом сомнений. Побитые окна. Соскользнули с тематики. Ты молчишь, искренне стукнув зубами за губами, прикусив себе нижнею губу, незначительное. Серый цвет, цвет дыма, цвет пепла, цвет кладбища, цвет ничего, цвет постоянных передвижений. Оставаясь при своем мнение, может даже не долгий разговор. Голос звучит глухо, полу извиняясь, полу издеваясь.
-Извините меня sweetheart, как ваше имя?
Bang. Bang.

‘Put me in the motorcade
put me in the death parade
dress me up and take me
dress me up and make me your dying god.’

Поверить в то, что было куплено тобой, сделано в своей власти, любезности не хватает. Ты крупно просчитался с дернутым вверх углом губ, нижняя зажатая между зубами, просачиваясь в мелком колком тракте, сворачиваясь с коврами, уничтоженные дома, уничтоженный мир. Деление мнений от простоты, от серого цвета, на который реагировала память, все еще, тебе даже виделись его развернутые в серый десны, по забавам, казнь, палач вспоминает пролитую кровь, слизывая остаток абсента с коричневых от сырости денег, убирая топор до завтра, не спаситель. Остаток благого метра разделяющего твои утверждения, вопросы и ее краткие, статически цельные ответы, в независимости от того, что она говорит, ее слова не влияют на тебя, ты практически глух к ним, слушая, но не различая. Разный тип, с которым приятно быть рядом, слушая колыбель, засыпать, не слыша как кричат внутри нервы, повернуть на стоп. Отвезти момент на его начало, переиначить, иначе с другого конца туннелей, может световые цапли покажут шаг вперед. Маленькое теплое отложение, заживо погребенного терпения, ты смотришь, ее покачивающейся разум под давлением, своих влияний, ведя глупую, мелкую беседу, однако отчего-то греет. Словно сидите на вокзале, а поезда не придут, просто беседа, глупая, действительно глупая. Однако тебе хотелось знать ее имя, править им в таком же, бывшем воспоминание, краткая осечка, своеобразная встреча, если под ногами копать, черные пальцы зовущие плоть вниз. Приковывая взгляды, плащи, мелькают, уходят, убегая со временем. Отвратительный теплый осколок разбивается о непроницаемое тело, проникая, подступая к горлу, образую колючую систему, в нарушение происходит мелкий взрыв, твой язык пересох, сухая пасть. Бедствие, без отрицательных показателей, ты посмотришь в другую сторону, от лева к праву, от середины к низу, никакой детективной техники. Пестрый запах гари, сгорели квартиры, наблюдения с улицы, через оконное стекло, запачканное иной пылью возмездия. Параллельно серьезно-безразличный взгляд, не с простого листа, открывать или скрывать нет причин, больше. Теперь когда нет ничего, от какой-то доли иронии, тебе становится по черному смешно, полоумное, осторожное хихиканье с губ, мельком, еле слышно, только себе под нос. Больные раковыми клетками дети, насекомые под кожей, сколько, сколько в тебе комариков. Ты потерял счет, когда их долгие носы свистели о кожу, вымывая рубцы, никаких поучительных ран, гарантия на взлеты, действия, мотыльковые емкости отпечатков, следы ведомые, ведущиеся на простые отрезки. Захотелось сказать пару колких слов, без свода, без представлений на какую придется рассчитывать, уловку. Ты продолжительно молчишь, срываясь с губ улыбка, хмурый взгляд на твоем лице, действительность не радует глаз. Ты поднимешь на нее глаза кратко, ее голос пробудил тебя от подхода к краю моста, ты переведешь глаза куда-то, снова, кусачие слова ее языка, явственное ‘Серая’, по большей странности, ты с глубоким издевательством, думаешь, что мог и сам догадаться. Молотком о кости, она напоминала сказочного персонажа, где имя и приметы соответствую действительности, только, ты не можешь взять в толп, по прежнему, каково ее предназначение. Если это сон, сказка, что-то, ты только внушаешь себе корявую раздвоенную проблему, вырождая мысль, глупую, по сути. Ты не озвучиваешь ее тем не менее, но, тебе то, думалось, что у нее будет имя похожее с именем Альмы, определенный бред, бедствие от прошедшего. Виной или мелким ложным сожалением, такая отсутствующая жалость, к потерянной вещи, избирая вещь, избирая им толк, придумывая характеристики. Ты забываешь, что начинаешь сравнивать их, они отдельны, разные личности, хотя, у вас с Альмой был похожий беззаботный разговор, перед тем, как ты стал сводить ее в могилу, исчерпывать ее кровь. Распутывая клубок ее высказываний, эта, другая, правдиво серая, улыбается чему-то там, твои губы исказятся в неясной подстежке, как будто, ты только, что сказал нечто важное, и она пропустила, от чего у тебя появляется зубастая усмешка. Ты тем не менее не говоришь, без злорадства, тупым углом обратно в свое размышление. Тебе достаточно ее имени, как будто, это было целью разговора, чертовщина, у разговора с самого начала не было смысла, ты ослабляешься под натяжными тучами, бурей запредельного, уже мысленно представляя как станция на который вы сидели, проваливается в небытье, склад вещь реальная, дальше или ближе к снам, чем кажется. Серо-коричневое место, окруженное одноглазыми фонарями. Ее вопрос, опять снимет твою защиту, ты повернешь голову наполовину в профиль, соскользнуло с губ ‘м’, весьма увесисто, на лице легкое выражение удивление. Странна вещь, из всего ты как будто не ожидал услышать этот вопрос. Ты только вдохнешь через легкие чуть больше воздуха, выпустив бессмысленный, мрачный смех, стишком, замолкая резко, отворачиваясь обратно к видам, незнакомым, одинаковым. Видя ее краем глаз, божественная простонародная присказка, тактически, ты предаешь вещам, затуманенный внешний объект, впрочем, вопрос, пробивший тебя на секунды, простая вещь, именование названое, в честь, проклятых лет. Одно, зазубренное имя, ты поворачиваешься к ней лицом полностью, остро отделяя грани, рассматривая ее мельком, ее мысли, прямые, ты практически заинтересован, о том, что она думала, имеет ли смысл думать, когда ты имеешь такую отстраненную от действительности беседу. У вас разные направления, ты остро хмуришься, даже чуть глубже, губы прямо, сощурив глаза в обыкновенном ничем, без отблесков. Пересечение красной полоски сверкнет недоброжелательно, это не вся религиозность выдумок, отвращая свои степные хождения по мозгу, сделав ядовитый выдох, шаря пальцами по своей ледяной плоти. Гадкая ухмылка по твоему лицу, ласковое выражение, монотонное чтение из-за рта.
-Подобно вам это важно...
Мрачный смешок. Ты перестанешь действовать внезапным когда-нибудь. Кладя подбородок на сложенные пальцы, согнутую в локте руку, устремившись в ее глаза ненадолго, переводя взгляд куда-то над ее головой, стук когтей. Ухмылка медленно сползает, оставляя обыкновенное лицо. После ты добавишь мягко.
-...Серая.

Да это. Подкручивает на безвозвратный поступок, безумно-упрямый, на крики или на круговые вращения вокруг своей оси. Гонятся за хвостами, милое занятие предков. Выпрямив спину, собственно, что эта женщина от тебя требовала, выполнения обыкновенного режима, настолько говоря свое имя каждой симпатичной диковинке, после чего бы могла охотно  заткнуть тебя, в последнее время, ты решил, что затыкаться под впечатлением не будешь. Дескать судорожная мысль, вкрадчиво заложенная в прорыв времени, мороженое, чай, кофе, горные вкусы на новогоднем шарике, закатился под кровать. Забвенье, если бы сказали, заткнись, ты бы заткнулся, не смотря на свои внутренние решения, молчать, было бы умнее, по крайней мере избежать ненужных прологов. Избегать выяснения от куда они пришли, их имен, их стенаний, их безразличий, их способности делать больные раны, сводить с ума, с обладанием проверенных знаний, можно выровнять каждый неровный тон. С уместной ложью-преукраской, заболеть неизлечимым враньем, на остаток жизни. Сделав тише, запредельный ремонт повреждений, склеить по кускам, создания с деревянным сердцем, с беззаботным тронутым разумом, с неясными словами, какой-то смысл. Нет смысла, от чего начинаешь думать, есть ли он, опровержения, на любую тему. Свой подход-подход кого-то, с течением лет, безвозмездно, без оригинальных, недавних мыслей, поток истории, теряясь в двадцатых годах. Может получить себя в проблемы веселее, чем просиживание, ты задерживаешься на первом выборе. Нарушение, крушение, ты скрепляешься в бывалой позиции, в интервалах между приступами апатии и скучной принадлежности, внимание переключается ей, обратно к месту над ее головой. Цинично выплескивая фразы ученых, ты видел такое ведение дел, наблюдал пару раз, со стороны, сжимаясь с стене насколько возможно, было слиться с камнем, она припомнила этот камень, нося в себе всю его сутулость, неподвижность, суровость, отсутствие действий, нечто похожее, ты бы не удивился, если бы зайдя в воду, она пошла бы ко дну. Ты скорее тоскуешь, о чае быть может, о взрывах, о убитых людях, о распознаванию свастики, о чем-то, далеко утраченном, потерянном, но ты не тоскуешь о нем, поблекший бог, делает к тебе весь юмор. Наделе единый странный платок на глаза, выведывали тайны, тебе действительно, нравилась не идея, тебе нравилась жестокость, тебе нравилась кровь, тебе нравился он, носящий твой ненавистный белый цвет, как и все, что ты ненавидишь со страстью, обожаешь маниакально, уничтожая, смеясь, запекая боль в мозгу, головная боль, мигрень от избытка дерьма. Подчиняясь законам проявления напрашивающихся на вывод домино, картин, раскрасив свои проблематичные изменения в психики, подвидом, окрестив его. Насторожив телесный реферат к слухам, распознавая интриги, шутки, злые люди, бегают под холмом, ты прикрываешь глаза, ослепнув на момент, вокруг нет огня, не пепла от тел, нет звона в ушах, не ружей, один ностальгический мир, за который клали головы. Возвращаясь в мусорных мешках. Отвратительный мир, унижено вращающейся в торговле, шаги, ботинки. Слышные под землей, пепельница оставшихся, одними ногами в могилах, детишки под машиной, растекаясь краской, разбитые зубы, побитые колени. Не сожалений, безжалостно подмечая прогресс, будучи любым видом вкладышей, какой-то свой пункт на прямую железную дорогу. ‘Важно’ через подтянутые лестницы, ты оглох, твои глаза резко перевесятся на нее, минутный шнапс неожиданности. Ты с какой-то стороны, оказался за баррикадой, под ее пристальным взглядом, обладая временным благоразумием, ты смотришь искоса, снова смотря над ее головой. Пропуски, гудки, ее фактор неожиданности, одна из тех вещей, чем она тебя взяла, частично лениво, частично подвержено ее властности, тот, могильный сорт, неизбежная, временная привязанность, на одном полукруге. Попадет в объектив ее полуулыбка, еле-еле сдвинутые края, ты пристально смотришь в ответ, молчание заполняет, приют под откос. Гудение за пределами дорог, дернутые вверх края губ. Ты скользко ознакомишься в ней, уже окончательно отвивая взгляд к взгляду, ветреные мысли, заполняются постепенно. Кому действительно это к слову, интересно, молодежи как полагалось. Ты зомбировано с краем лицевой стороны, перешагиваешь к более приятному умыслу. Микро развлечение на твоем лице. Ты выдыхаешь со змеиным шипением, украдкой, жаля язык, смотря в ее глаза, полу открытые глаза, немые губы.
-Скажу, если обещаете мне одну вещь.
Остаток развлечения, пересекающего цело тело. Да это. Так ты мечтаешь.

У тебя весеннее настроение, раздражение, яркая саркастическая нота, гадкая весна лепится, вырывает шаткие дыхательные шторы, надписи ‘in’ и ‘out’. Забастовка вселенского зла, когда ты подскакиваешь со своего места, вильнув палкообразным хвостом в воздухе, переставляя один носок лапы с другим, двигаясь в целом, размерено, уговаривая себя на всяческие похвальные дебаты. Ты обходишь ее медленно кругом, извилистое тело, ребра мельком коснувшись ее спины, в целом, однообразный взгляд лица, ты обходишь старательно, перетирая когти с землей, влажные насыпи, хрипловатый смех. Ты садишься слева от нее, с тем же расстоянием, средняя длинна, просматривая ее через полу опущенные веки, задушевная шутка, заканчивая свой особый талон, сказали, на сегодня все. Ты цокнешь языком, фактически, для подбора слов. Кучевые, ключевые факторы, слегка тронутая в углах вверх улыбка, в искреннем развлечение, твои глаза просеивают ее информацию, язвительно приподняв подбородок, когда она сказала ‘пожалуста’, практически с удовлетворением, щелкнув языком по нижней губе. Несколько измененный график, функций, ты мурлычешь мягко, шипя.
-Как пожелает моя lady.
Предназначение, вязкое, структурное, ты начинаешь по немного видеть, первая фраза, брошенная просто от припадка в веселье, ты отводишь глаза снова над ее головой, смотря туда частично, потеряно. Хвост произведет шевеление за спиной, пройдя по краю твоего бедра, застыв между передними и задними лапами, разгибая счет, на четкий практически забавный пункт, образовывая смещение зданий, электричество по позвонкам, тем не менее, ты продолжаешь в ласковом тоне.
-Это значит, что мне нужна от вас вера, вера в мои слова. Иначе если я скажу вам имя, вы можете счесть это за ложь, значимо, важность вашего вопроса пропадает, а вместе с тем и мелкая доля доверия мне в истинности моего имени.
Ворсистое хихиканье. Осторожности, когда ты замолкаешь, продолжая с более серьезными параллелями, по прежнему, тихо, мелко, практически аккуратно ложась на свой собственный слух.
-По моему, это честное условие, sweetheart.
Пауза. Кроткая пауза.
-Чтобы вы не сомневались в моей правде. Одиночество иногда обманывает, внушает, что все обманывают. Отчасти верно, однако одиночество – это среда, не ваш вымысел.
Болтая языком направо и налево, учишься постепенно, делать для себя полезные заметки, когда и что следует говорить, чтобы не нарушать, определенный распорядок, в частности ты отводишь глаза, улыбаясь широко, выпячивая зубы, белой пластиной, глазами зарывшись в то же место наблюдений. Видишь цифры, дату, определенную дату, ты скручиваешь углы губ в узком завихрение, твои губы спускаются на более миловидную улыбку, невинно убирая зубы обратно, пасть ощущаешь сухость. Иногда ты имеешь, иногда ты теряешь интерес, постепенно, резко, по разным причинам. В тебе улеглось, постепенно, всякое сравнение, обнаружив новые силы для пресного веселья, играя на свой манер, никому не мешает, существует только в голове, ты не отдаешь отчета о собственных словах, четко, просто пропуская их мимо ушей. Говоря ‘будет больно’, в ответ получая обыкновенное ‘я знаю’. Кажется ты проиграл снова, как тогда черно-белому коммунисту, как когда-то красным, как когда-то выиграл себе единственное это самое право на поражение, поражения не были щадящими, что угодно только не это, с другой стороны, ты всегда четко понимал, что вещей щадящих нет, генеральная процессия. Ты посмотришь на нее снова, вошедшее в привычку, смотреть с одного угла на другое, возвращаясь опять в место над ее головой, видя слабыми красными буквами высеченные слова, произведенный поджог, слышалось, бывало, виделось. Единицы с измерением, ты поковыряешь пальцами землю, запрессовка твоих когтей в серой массе. Громкость и вперед, ты прижимаешь уши к затылку и выпрямляя их снова, твое дерганое лицо, в целом оно постоянном меняется за всю длительность вашей беседы, с одного на другое, ты никогда не можешь не улыбаться, проклятые повестки в суд, тебя передернет, покачнув тело вбок. Удары по голове, головная боль возвращается, усилено производя свои эффекты. Отставной рапорт, редактор ума, промывание мозгов, голос за голосом, видишь как серое создание смотрит на тебя в ответ, ее вороватое  происхождение, на тебя заворожено действует ее климат, каждый слог, все в массе. Ты уже слабо пытаешь уныло понять что-то, в химической реакции, ты замираешь, практически не осознавая где есть ты, где она вышла, на какую станцию хотела попасть. Ты моргнешь, чтобы свести былую пыль, не выходит, ты просто падаешь туда глубже, вы застряли в одном омуте. В любом из приведенных причин, ты не можешь выбрать не одной, главное не говорить лжи, сейчас, сейчас. Ты переставляешь жирафов на саване, они бегают, фигурки из воска, чучела с выдавленными глазами, вставленное стекло. Ты моргнешь снова. Пытка о последствиях, твои ноги немеют, может затекают в одной позиции, непривычно, реакция, одно и тоже слово, реакция, оно имеет смысл, почему-то не звучит вопросом. Вопросительное выражение глаз, сменяясь в скучающие, заносчивые искры, белое пламя, удаленный гол, каждый по своей причине. Застыв, ты решаешь, что не должен говорить так много. Скрип суставов о кости, сливаясь в пронзительном звуке, неслышное дыхание, уже неуверенно, дышишь или нет, ее одноклеточное растерзанное выставление. Шкура переливается с тенями, темня, блекнув с рассветами, отдавая крылатым багровым оттенком, багровый ей к лицу. Ты замечаешь, что зубы стукнут о зубы, ты все еще улыбаешься широко, смотря прямиком на нее, ты не помнишь как начал это делать. Таблетки. Шприцы. Наркоманы, котики-наркотики. Ты моргнешь. Третье время. И снова пустое пространство, которому ты доброжелательно скалишь зубы, улыбаясь во все свои возможности. Неуловимый вздох, моргание еще раз. Попытка два. Ты неожиданно снимаешь всякое выражение, добавляя в воздух, легкомысленно, с задумчивым видом.
-С другой стороны, вам не стоит слушать меня.
Ощущение сна. Полухихиканье.

Суетливо, неловко на одном месте, сидя еле-еле, действительно, надо двигаться, местами, когда так хочется это делать. Ты практически готов уже ныть, только бы делать что-то, чтобы успокоить себя, чем-то занять, твое лицо в агонической скуке, взглядом на том же месте, от чего тебе хочется треснуть себя по лицу, ты обращаешься ко всему окружающему тебя с красочной скукой, с той которая, иногда делает тебя похожим на ТВ. Действительно, ваша неудержимая потребность двигаться и совать свой нос во всякие, бяки, превращается в идиотическое поведение, без причин, с другой стороны, если причине не понятны, это не значит, что их нет, так лучше думать. Наконец ты кажется не выдержишь, когда засмеешься, нервно, с паранойей. Как будто предостерегая ее от себя лично, улыбаясь, пусто, в минуту, ты улыбаешься шире, твои глаза замкнули порочный круг, ты пройдешь по губам языком, закусывая их в дистанциях времени, обыкновенно наблюдая как она передвигается, хвост нервно затараторил по земле, извиваясь по кошачьему недовольству. Ты рассмеешься, громко, полу визгло, полу скуля.
-Ох, sweetheart, а говорили, не играете.
Тебя прорвет хохот. Явно противный, подстегивающей тон. С щупаньем под психикой, твои виски готовы потерпеть крах.
-Врушка.
Маневры, тления, ее внезапно вспыхнувший азарт, обманка, выгода, нечто подавляющие вероятно ее обобщенные последствия. С другой стороны, ты скрючишь хвост, крюком, замерев сзади спины, тенью играя под машинами. Маленькая игрушка, садистские игры, забавная, быстрая, пестрая перемена твоего поведения. Ты хохотнешь снова, вставая, делая прыжок, мелкий, замирая недалеко от ее лица, повернув голову набок.
-Так вам еще нужно мое имя?
Мелкая дрожь пробежала по согнутому позвоночнику, ты принижаешь голову, смотря от туда на ее лицо, сурово-лукавое, заставляя себя играться в одну и ту же пропасть, ты движешься фактически лениво, обратно с сидящей позиции, отступив назад, равносильно насилию, чуть ближе к нападению, однако не полноценная атака, быстро, дразня, толи провоцируя ее из вредности, толи получил свою дозу пользы, в конечном итоге, занятное развлечение, ты прижимаешь красно-черные когти к нижней губе, постучав по плоти, глубокомысленно, превращая взгляд в сплошь через ваше новое расстояние, чем ближе, тем опаснее ее зубы, стучать за видным спокойствием, доведение своих деяний до равномерного окончания. Ты не можешь быть, приветливым дольше обычного, сравнительное время, главная проблема, что они слишком напоминала тебе покорную, трусливую Альму, с ее янтарными глазами, с ее визгом, от боли, ты моргнешь, расширение глаз, мелкий зрачок. Движения значимости, перенасыщение, однако, она не Альма. Тебя постепенно злило, что эта мелкая серая сука подобралась под твою кожу, оставив воспоминания, ту острую тоску садиста о его утрате, о его жертве, которая вырвалась, пусть уже зараженная смертью, пусть, только не в твоих лапах больше. Алчность стелется по венам, одноклеточный процент, процентов на пять, она была с ней, чем-то таки схожа, процентов десять у тебя помутнение. Передозы, как усталое дыхание, прекращается, отмирает, превращается, мутация, красный отблеск возникает в глазах, с нарастающей лязгающей причудой, твои пальцы вцепляются в землю, ты в целом соотношение, принимаешь странную позу, сгибая задние лапы, не доставая до земли, крючковатый хвост, передние лапы выдвинутые вперед, прогибая в спине, уши к затылку, улыбаясь во все зубы, твое дерганье глаз. Ты щеришься, зубы в этой улыбке, треснутые кончики губ, вверх, пересекая широкую пасть, черный язык длиной происходит по губам опять, покусанные вмятины, привычка неровности. Готовность смеяться, еле держась на лапах, чтобы не впасть в истерические тления. Почему-то это так забавно. Ее ход, любой, готовый для вдохновенья, для удлинения дистанций, для любого нарушенного правила. Остается. Ожидание. Танцы с языками пламени.

Попросить прекратить, оставить на месте, сидя, оглядываясь как в прошедшем времени. Не подавляя молчаливых искривлений, шелесты карандашей, красят твои глаза, в разные тона, водя, раздражающе по бумаге, причинами внешних раздражителей. Тебе вспомнилось как сказали, что вызывают ревность, чувствуют значимость, воображенный круг запутанных историй. Предвзято отзываясь, мышцы порождают сумасшествие, комарики колются под покрывалом, по венам бегут ручьи, отворотить смотрение, приземленные головные, височные часы. Уступая место усталости, обезоруживание ее полуулыбок, глупости, чего угодно, когда внешний раздражитель поражает неровности на узлах, прокапывая короткими лапами подход, расшатывая на срыв, в безымянный потолок. Чайный вечер, летают, уносят головы, куда. Эскиз вопроса, не способность к их осуществлению, покрывало скрипнет с зловещем хрустом, висят качели от небес, цепью обматывая ноги, утопленный горем стальной человек, не надо неба, покажи облачные леденцы. Повернется, откроется лицом, безликий, простая полоска из ничего, мука белая, мел с именем, Арчи, нет определенного знания, кем он является, в частности пропуская мимо следы, затишья, задорно щерясь подозрительно, приходом под кошку с тайком упрятанным плевком в яблоки, прижимая ладони ко рту, смех, последует выстрел. Сидеть тихо, хороший мальчик, считая смерть товарищем по чтению книг, старые такие книги, никому ненужные, с изысканными обложками, без дат, дата рождения, дата смерти, запечатана в шрифте, гулкие правды, жалятся о узкие ресницы, световой обман. Спасение от изречений, слов, словесная погибель, в шутках весь смех, в них вся язва, гнутся со усами Сталина, трап, шаг, запрещенная литература. Запрещенный обман, откуда, дядя с добрыми руками, фильтрует сигареты, косясь в восторженном, превосходном пути, подкараулит. ‘По картине магнитных линий можно судить не только о направление, но и о величине магнитного поля’, химикаты поют по плитке, красочный красно-черный камень, становится воспоминанием, становясь однородно белым, пожирающая темнота, закусила губы, ты кусаешь свои собственные губы, зажимая мелкой долей силы. Окажется он за углом, подглядывает, расчетливый, мотивный, отыщет и приведет обратно за кровать, за простыни, уводит в крови нитраты, наверху, второй этаж, покрывала в болезненной, влажной тряпке. Садясь на корточки маня проводников-кошек, гибриды смерти и жизни, скелеты без кожи, острые когти втираются в колени. ‘Магнитное поле можно провести через любую точку пространства, в котором существует магнитное поле’, правильное утверждение, шаг за шагом, трубят его сигары в сетке, стежки половиц, бесшумные помехи, красят экран в бело-черные шумы, заворожено, смотря туда, пропадая в черных дырах озона. Мышь пьет лимонад, огрызнется с осуждающем взглядом, до поры до времени, ты ищешь оправдание в отсутствии вины, прижимая живот к земле, озираясь по сторонам с комфортом, со страхом, с игривым настроем. Над ее головой сошелся твой мир, именно над пепельной, самоуверенной, крича отрубить, нет последствий, в потупленном интересе смотря на свои опыты под видом. Замолчать стулья, страх ударит над всеми чувствами, ты улыбаешься нервно, широко, кролики с саблями, шашлык, запах паленого мяса.  Прекрасно подстрелят, ружья свисают с правых плеч, друг верной пули, порох, снова через тело, ощущая прощальное письмо, без адреса, крича привет, стараясь как можно больше орать в это время. ненадежный, притворный страх, который заставляет бегать определенные нервы по спине, в плечах, сзади тебя, тебе нравиться вызывать их, они приятно больничные. Пригожий хороший, с четкими чертами лица, пусть заберет, от места, потом бросит опять, побитыми лапами шныряя землю, медленно, заснув в алкоголе. Дружеская атмосфера, а ведь, что-то несправедливо, хозяйственные работы ее редких движений, заманивает, цепная собака. ‘Магнитные линии являются замкнутыми’, поворачивая руль на сто градусов, заносит в угольный мех, серое, тухлое превращение, ее зубы, чертова, продажная, цепная собака, вглядывается тебе в глаза, отвратительные существа, от которых ты хихикаешь глумясь, острый вид юмора. Шутка на славу, взмахивая приподнятыми веками, дерганье правого глаза в секунду, травмирую наступивший покой. Снимут шкурку от фрукта, едкое запоздалое осознание, крюки, острые, восхитительные предметы, отблески в глазах, алчно, убийство – сорт вкуса. Моментальная страсть, совращаясь к анализам, позже, пустота уникальная, родственная, не здесь, отчего потайное хихиканье замолкает, возникает спустя минуты две. ‘Все магнитные линии расположены наиболее густо у их полюсов’, компьютерная смерть, автоматы, заряжаются, отстрел. Водянисто, наказывают, не причиняя вреда, злятся, злостно делая вещь, любые, без эффекта, сочтут за негодность, отстрел. Нюх потерян, цвет невозвратим, юность смытое дерьмо, ненужная мечта девочки с волосами цвета моря, отстрел. Пули, бум-бум по грудной клетки, пусто, распятая на кон карта, тусуя, битой по челюсти, безвольно смешно, отстрел. Кровожадное наслаждение, тихо, лежа тихо до сих пор, над пропастями, вяля черный кашель, харкая кровью, остатки, не подождут, отсрел. Отстрел, отстрел, отстрел, отстрел, отстрел! Приятная боль, холод, вечный, постоянный, спасительные огни не спасут от пастей, они близко, ты близко, один общей выдох, пятна, шлаги. Свастика на чистых гадах, смех, до отупения, назад на спину, с кроватей, с шелка. Прижимаясь пузом к земле в плотную, закрывая рот руками, смеясь яркой надменностью. Не первый раз слеп, глух, наивен, бездействую, стопками, не безумный, не стоящий усилий на самооценку. ‘Магнитное поле создается движущимися заряженными частицами, как положительными, так и отрицательными’, губка, выщипывая брови, утюг в стену. Скулеж со смехом, неразборчивый, скачущий голосовой шаблон.
-Aw, мамочка не теряй терпение.
Ты смеешься, мотая головой в разные стороны слегка, сокрушив пальцы с обеих сторон от своих щек.
-Шутор, мамочка.
Невинное. Чистое создание. Действительно как накладно. Ты успокоишься, образовавшись снова  в ребенка, чисто даже по характеристики. Ты подходишь к ней мягко, беря ее под руку, улыбаясь заинтересовано, смотря широко любовными глазами, с тем вниманием которое ранее там не блистало. Чуть наклонив голову, вопросительно, мягко, с тем живым восторгом.
-И куда мы пойдем мамочка?
Если бы так, ей было бы 40, тебе семь. Принципиально.

‘Watch me lose her
It's almost like losing myself
Give her my soul
and let them take somebody else get away from me.'

При способности определять ситуации, извергая лишний слог из потонувших слов, гамма разговора, тупая, неприметная улыбка, пытаясь отчетливо не бежать, окруженный толпой, стоя, зарываясь взглядом от лица к лицу, в землю. Подстрелили, крася комнату нервно, вымещая злость, злые, злые люди. Открыто упомянув в своем репертуаре, потерянность, отраженный диалог, книжные романы переписанные руками черных наций, шаркая по дорогим коврам, пробирает жалость для дорогой вещи, учитывая ее возраст, назначение барской королевы, веселье занюханное неподходящие, степень один с тремя полками. Крученный, с названием nothing, почерком старой учительницы, как курица лапой, гусиная зубчатая акварель ее жемчуга, лежит, нежится на стеклянном серванте. Разбирательство курящих, ты ворковал много, годы, прожитые на лете сидя на зимней лихорадке, забираясь под ветровые одеяла, забираются с подкрашенными обещаниями, искать, перестать в бывшем злополучие. Расскажут, чтобы делать потом, со скукой со сверкающими поперек личностями, описывая роман за романом, ломается составленный язык, превращаясь в глупости, очередные критики оценят с хмурыми бровями, перечитывая между строк, бывшие нечеткие, забываясь, дни кричат на праздник, горцам, горцам смерть и славу. Мерцание дорожного фонаря, машет рукоятью, никуда не ведет сладкий, бледный свет, просто чуть-чуть приятно. Раствором тела плавая между темнотой, иллюзорные точки, закрывая глаза, уставая от суеты, от голосов, не зная куда идти. Ординарно провожая взглядом другой взгляд, ты смотришь, ненавидящие глаза, проигрыш, тебе не хватает ярой, зрелой злости, не осуществляя подход под стакан, от явной нехватки, вспоминая при подходящем случае. Замоченная скважина лает с резким треском, с ней лают мысли, оттягивая пальцами кожу лица, вниз, немного, но привести в чувства, в горластый, вязкий мирный строй, вникнуть в слова, хоть немного. Водой не смоется кровавый блеск ножа, держа, с уверенностью в завтрашнем дне, когда кто-то умирает, чуть-чуть делает приятно. ‘Магнитные линии поля, созданного прямолинейным проводником с током, представляют собой концентрированное окружности расстояние между которыми, увеличивается по мере удаления от проводника’. Колышется голос, выпуская мечтательный, дохлый звук, сдавлено осознавая метод обороны. Она смотрится испуганной, ее рыжая шкура пылает в оправе, Аннет, глазами небрежной пастушки, испуг, последний ослепительный блеск ее кулонов, ее залогов, пропев что-то под дыханием. Веками вниз, окрашивая свое окружение в расплывчатые факелы, внутри танцую с алчностью голодно собаки, проникая обзором под сиденья кинотеатров, Аннет сжимает свои колени к груди, милая, пугливая девочка, остается сидеть рядом, смотря в пустой белый экран кинотеатра, играют ползучие пауки за стенами. Гнилые трубы, ты жуешь конец сигареты нервно, первое, бросающиеся в глаза, отсутствие зажигалки, неотрывный просмотр, косясь иногда в ее сторону неопределенно. Убитая, бывшая, никем она не была, кажется знаешь, кажется гадаешь, устаешь, покоряясь, пресекая пару озвученных ошибок, ошибок, ошибок, одно – ошибок в щите стаканов, белое, слезливое газовое снаряжение. Копают мир, ты выпиваешь зелье, видя раскрепощенные сценки из мультфильмов, бомбы всаженные вместо ума, мягкий голос оторвет, скажет ‘молчи’, не зная, никакой выборной лампочки над головой. Темнеющие пломбы в зубах кассирши, безликая, с лицом из пластмассы, неподвижные черты, пугающе, великолепно. От наркоты в сигаретных окурках, клонит в глубокий сон, расползаясь в замшевом кресле, слыша хныканье Аннет, когда ты покидаешь мир, засыпая. Старая засуха, мягкий шелест, ткани с ее места, они придвигается ближе, дрожа в своих рыданиях, полу прикрытыми глазами еще разбирая ее имя, накатывающая апатия. Она просто смотрит, откладывая взрыв отчаянья, перекидываясь обратно в свое место, зажимая себе рот пальцами, чтобы не хрипеть. Боится кассирши, ты продолжительно фокусируешь на ней свой взгляд, обмякшие лицо не слушается не предлагая даже не доли улыбки, засыпая с виденьем ее до сих пор, стоит перед глазами, пустые фантазии. Не двигая зрачки, без снов, черно-белые негатив, уносит память, похоронит за плиткой. Близкие звуки ее слез, мерцание белого оттенка, фантомы сидящие смирно, кукловоды картинки коридоров, ее зеленые глаза имеют свою былую гуманность, она косится на тебя опасливо, на неподвижное наркотическое подобие. Нельзя говорить, пальцы ко ртам, тише, тише, кассирша мертвое создание. ‘Магнитное поле – это воображаемые линии, вдоль которых распространились маленькие магнитные стрелки, помещенные в магнитное поле’. Х – относ, владея знанием «от нас», отличие, слабые попытки не прибывать в ее разумах долго, она просматривает экран как каждый кроме, видя нечто посреди белого цвета, слезами сильнее, мокрые пальцы, дрожащие лицо, она всегда была изображением повреждений. Ты в ничем, обладая хуйево в эйфории. Мизерный дилер, машинное масло, заменитель, нет вещей без замены, должно быть у кого-то есть спички, сигарета свисает из-за рта лениво, в туманных долинах, ты дергано, проникаешь в колкие мечтанья, еще чуть-чуть будут длится злые сны, комфортное условие. Ты пропадаешь от сигналов, просыпаясь взглядом в туже точку, неутомленно, Аннет больше тут нет, она шатается к выходу, обратив к тебе пустой взгляд, светом, уходя, никакой иной встречи. Аннет есть там, когда ты есть. Ты моргнешь устало, поднимая глаза на лицо мамочки. Раздел – реальность. Серая шкура, ты до сих пор сидишь на кресле, в такой же позиции, вокруг огонь, запал серы. Облака прячутся за тучи, ты вздохнешь тихо, рассыпается, ты качнешься на почве, стекловидный простор. Озираясь несуразно, неосознанно, прилипшие крышки глаз неравномерно, правым ниже, левого, пальцы со слабой силой удерживают ее руку в своей досягаемости. Затишье, загнанные в угол, твоя улыбка образовывается шире, когда ты видишь за спиной мамочки кассиршу, поднимает палец на часы, утянутая кожаная перчатка спустится за ее спину, тебе нравились они, те самые черные, страшные перчатки. Так отличные от заботливых, лечащих, смертельных руках автором которых служил Herr Doctor. Спуская в спокойное, пьяное состязание, твои плечи фактически повалятся вниз, посмотрев на мамочку, не уволив ее действий. Покорно следую по падениям, ты держишь ее под руку, доверительно, обыкновенно, полу поддерживая себя. Она говорила несколько раз, все это время, ты смотрел ей в лицо, туманно. Что.
-Есть.
Ты улыбаешься, посмотрев на мамочку прежним взглядом деликатного обожания. Говоря после уже бодро.
-Пойдем мамочка.
Ты тянешь ее за собой, слегка шатко ловля воздух под легкие.

> Пайк плэйс маркет.